Прости, Тутка

В прокате – «Точка»: история трех проституток, добравшихся до Москвы, чтобы угодить в чернушное исследование дерьма на предмет духовности.

Три невеселые подруги – Мойдодырка, Зебра и Анна – живут в сарае близ Рижского вокзала, днем смотрят по телику чемпионат по футболу, а к вечеру, одевшись предельно ярко, дешево и безвкусно, ездят работать собственно на точку – в один узнаваемый двор в центре Москвы. Ну про работу даже самым удаленным от бизнеса гражданам давно все известно благодаря сюжетам «Дежурной части» и деликатным журналистским расследованиям. В виду подъезжающих машин девушки выстраиваются в рядок и ждут, кого из них выберет клиентура. Клиентура идет разная, но в

одинаковой степени малоприятная, и одна из героинь характеризует ее так:

»Мужики как общественный туалет. Они либо заняты, либо полны дерьма, либо не функционируют».

В «Точке» вообще выражаются категорично («хер вам по-хорошему и хрен вам по-плохому»), зачастую матом, и режиссер-постановщик Юрий Мороз («Каменская») менее всего печется о зрительском комфорте. За комфортом зритель пусть идет, скажем, на «Тачки», а здесь другое: ну вот примерно как если бы вам каждые пятнадцать минут выливали на голову содержимое больничной утки, как это происходит с Мойдодыркой. Схожие терапевтические процедуры российский кинематограф практиковал в конце 1980-х и начале 1990-х, однако авторы «Точки» не то чтобы идут дальше, но роются глубже – очень хорошо понятно в чем. Развенчивают романтические, как выясняется в сравнении, иллюзии «Интердевочки» Тодоровского-старшего (в которой сильно все-таки запоминалась дорогущая шуба из песца) и дают ответ на вопрос еще не взволнованного тогда исключительно

великодержавным патриотизмом певца Газманова: «Ночная бабочка, но кто же виноват?» Объяснение таится в пространных флэшбэках из прошлого героинь (провинциальные дикости, похотливые отчимы и братья, утки опять же, запретная любовь с солдатами), как бы не оставляющего иного логического развития, кроме как поехать торговать собой в столицу, потому что «деньги сейчас только в Москве водятся».

А с гостеприимством в Москве все понятно.

Богатый мерзавец с аутентичным лицом Михаила Горевого спускает на девушек ротвейлеров, не особенно богатый мерзавец с лицом Олега Ефремова рассусоливает, артистично издеваясь, о любви и геометрии, нищий мерзавец милиционер на полном ходу выкидывает Мойдодырку из служебного газика, когда она позорит его в глазах товарищей: «А он у вас всегда такой… миниатюрный?» Тема духовности, без которой, когда речь идет о продажной любви, сочинителям обойтись очень трудно,

раскрыта в монологе алкоголика из рюмочной. Монолог начинается так: «Две женщины есть в Евангелии…»

Весь этот ужас довольно качественно сделан (отдельный респект оператору и осветителям за прекрасно снятую сцену с ночным избиением беременной голой проститутки в дорожной грязи), проходит по разряду семейного кино: пригласив на роли Зебры и Мойдодырки жену и дочь, Мороз переплюнул Меньшова с драмой «Зависть богов», где было много голой Алентовой, и, кажется, преследует какие-то благие цели – утку на девушку опорожняли, желая ей, между прочим, добра. Моральный посыл, однако, столь же размыт, как в детском лингвистическом анекдоте: «Прости, Тутка. – Иди, От». Есть подозрение, что никакого посыла и не было. Так, что называется, сорвалось.