Геласимов играет черными

Писатель должен уметь врать композиционно, убежден лауреат Студенческого Букера.

Свой первый написанный роман он так и назвал - «Год обмана». Как профессиональный филолог и переводчик, стилизовал его под шутовской авантюрно-плутовской роман XVIII века, только действие происходит с молодыми людьми в России в эпоху дефолта.

Свое первое опубликованное произведение - «Фокс Малдер похож на свинью» (о подростковой любви) - преподаватель Геласимов написал на спор со своими студентами. Герой пытается не врать, но правду скрывает.Зато в интервью гость Томска и Пушкинской библиотеки, приехавший на ее 175-летие, ничего не скрывал и говорил только правду.

- Понимаете, я давно понял: текст писатель не сочиняет. Он всегда есть. И уже дальше дело текста, когда он покажется. От писателя вообще ничего не зависит. Маканин здорово как-то сказал: «Понимаешь, есть разница играть белыми и играть черными шахматными фигурами. Играть белыми – это когда есть сюжет, когда ты знаешь, как будет развиваться стилевая атака, это атака короля».

Маканин сам хорошо играет в шахматы и потому он так думает. «А вот черными – это когда атакует противник, и в этот момент нужно быть терпеливым. Надо ждать хода противника и после этого быстро принимать контратакующие действия». Роль писателя, сказал Владимир Семенович дальше, не форсировать ситуацию на доске. «Не форсируй позицию», - так и сказал мне в Париже. И я приехал домой совершенно счастливый. Потому что приехал во Францию, а у меня текст застрял где-то на середине. А тут слышу: «Не форсируй». То есть Маканин мне сказал: «Живи». И вот ты живешь-живешь, ждешь, а потом текст делает ход, проявляясь из матового ниоткуда.

А иногда бывает – сразу покажется. И первая фраза готова: «Все смешалось в доме Облонских».

- В вашей первой опубликованной повести «Фокс Малдер похож на свинью» герой, 16-летний школьник, в тайне ото всех пишет роман о Кортесе. И вы даете фрагмент из него. Этот текст существовал реально? Он был написан до того, как вы стали писать «Фокса Малдера...»?

- Текст о Кортесе был специально придуман для повести. Вот тот самый случай, о котором говорил: так захотел текст. То есть я писал, писал... И вдруг мальчик говорит: «Я прятал тетрадку от мамы...». И тут я понял: ТАМ есть текст. И дальше я эту тетрадочку открыл, а там что-то про Кортеса. Я знал одно: в тексте должно быть некое эротическое напряжение, которое должно существовать в 15 лет. То есть когда человек еще не имеет большого сексуального опыта, но он волнуется, он ждет этой темы. И она прорисовывается через его юношеские образы – рыцари, конкистадоры... Но, подчеркиваю, это сделал не я. Это текст сделал ход.

- Многие в детстве, юности пишут стихи, прозу, потом стесняются этого.

- Человек взрослеет и понимает, что делал плохо. Это нормально. Но я в детстве не писал ничего. Я сочинял. Просто врал.

- Вранье было вынужденным?

- Нет, художественным.

- Как у Пеппи Длинный Чулок?

- Да, такое какое-то. Задача была раскрасить жизнь самому себе. Тогда она казалась интересной. Потом, жизни не хватает композиционного завершения. Не хватает фразы. Неизвестно, где должна стоять точка. А в выдуманной истории можно поставить точку. Умение поставить точку – это и есть умение врать. И оно должно быть композиционным, структурным.

- Хвала барону Мюнхгаузену!

- По большому счету, да. Когда ты выдумываешь некий образ, ты хочешь, чтобы он понравился читателю. Следовательно, текст должен обладать некими эстетическими и структурными параметрами. Отличной завязкой. (Вот сегодня мне здесь, в библиотеке, подсказали блестящую завязку: у фикуса, в библиотеке, шепотом происходият свидания. Мы с моей женой познакомились в библиотеке. Но я вижу эту театральную картину: двое у фикуса шепотом разговаривают, и шепот громкий, на них все шикают). Нужна пауза. Нужно правильно ставить точки. Я в первом романе «Год обмана» часто не там ставил точки. Ты останавливаешься, а читатель-то ритмически взял ход, и он дальше движется по инерции...

- Вы сейчас говорите как литературовед.

- Да, я еще остаюсь литературоведом. Я ведь и кандидатскую диссертацию написал по теме «Ориентальные влияния в эстетике и поэтике Оскара Уайльда». Уайльд – врун из врунов, который написал «Упадок вранья». Он мне понравился тем, что сказал: «Писатели разучились лгать. Книги Золя напоминают мусор в омнибусе».

- Сюжет можно выдумать, персонажи могут быть вымышленными. Но чувства... Если они не правдивы, если не попадают в меня, книга меня не захватит, какая бы блестящая композиция ни была. Когда мы с дочерью читали «Год обмана» и «Фокса Малдера», я говорила ей: «Вот видишь, ни одной тебе тоскливо в школе».

- Да, чувства должны быть искренними. Никакой лжи! Ложь может быть только на уровне композиции. Но наполнение, сердечная семантика... на 110 процентов должны быть правдивы. Надо точно попасть в сердце читателя - тогда он твой.

Я не был на Чеченской войне. Но не написать «Жажду» я не мог. На первую чеченскую уходили мои студенты, когда я преподавал в Иркутском университете, а потом они возвращались. Я им о Шекспире, а они знают такое, рядом с которым шекспировские трагедии – детский лепет. Я знал этих ребят до и после, и этот опыт узнавания меня потряс. В повести нет военных эпизодов, а есть биографии трех ребят, которые вернулись с войны. Молодые, а уже ветераны. Потеря лица (ожог) главного героя – это метафора. Это потеря лица всего поколения. У этой войны, в отличие от той, великой, не может быть победной точки. Нет финала и нет победителя. Потом те, кто побывал в Чечне, мне говорили, что в «Жажде» - все правда.

- Насколько автобиографичны ваши произведения?

- Ни насколько. Я все выдумываю.

- Даже когда герой говорит, что в 16 лет приходит пора влюбляться, и это происходит со всеми...

- Вот в том-то и оно, любовь приходит к миллионам.

- А к вам в каком возрасте пришла первая влюбленность, в 16?

- Первый раз я влюбился лет в восемь или девять.

- Кто же была ваша избранница? Чем привлекла?

- Ой, не помню, их было много, и они менялись каждые полгода. Но все были красивыми.

- А когда критерий изменился: с «красивой» на «умную», «чувственную»?

- Он и не менялся. До сих пор люблю красивых, умных и чувственных. В одном флаконе, пожалуйста.

- Поэтому в жены и взяли балерину?

- Да, она очень похожа на Одри Хепберн.

- Как ваша героиня Марина из романа «Год обмана»...

- Да, вот эта деталь автобиографична. Но сначала я влюбился в девочку, а потом, через несколько лет, увидел фильм с Одри Хепберн. И влюбился в нее. А в романе произошел писательский реверс. Когда Одри в возрасте 63 лет умерла, я пережил это как личную драму.

- Так все серьезно?

- Да. Когда Бродский умер, я три дня не мог найти себе места. В тот день летел в Англию. Утром встал, собирался в аэропорт, а жена мне говорит: «По телевизору показали газету с заголовком: «Смерть Бродского. Конец эпохи». Я не поверил. Собрался и поехал. А в голове слова-то застряли. Прилетел к друзьям, включил телевизор, ВВС подтвердил новость. Я три дня гулял по полям, и было полное ощущение сиротства.

...Интервью закончилось неожиданно: Андрея Геласимова пригласили на экскурсию в отдел редких книг. И тут же ему поступило предложение заглянуть в театр. Но он любезно отказался.

- Я не ослышалась, ученик Анатолия Васильева не любит театр и не ходит в него? – спросила я вдогонку.

- Да, уже лет 15 не хожу на спектакли. За исключением спектаклей мастера. Театр разучился врать. Мне скучно становится уже в середине первого действия. Наверное, театр эстетически умер, как и живопись. А может быть, еще не родился очередной гений. С Сашей Галибиным мы учились вместе, слышал, что он интересно ставит в Питере, что-то любопытное делал в Новосибирске, но когда я его увидел в «Мастере и Маргарите», я плевался и плевался. С таким пафосом он произносил: «Я – Мастер!», да еще голосом Безрукова... А ведь у Булгакова столько иронии.