Веб-сайт: http://vesti70.ru
Лагерная правда
25.12.2007Адрес статьи: http://vesti70.ru/stats/full/?id=13283
Автор: Татьяна Винарская.
Источник: ТОМСКИЙ ВЕСТНИК
Допросы, шмоны, параша, баланда и другие «прелести» гулаговского быта глазами Евфросинии Керсновской
Эту книгу тяжело держать в руках. И не только в прямом смысле (весит она чуть ли не десять килограммов), но и в переносном – столь велика в ней концентрация человеческой боли и страшной правды. На обложке значится: «Евфросиния Керсновская. Сколько стоит человек». По убеждению автора, стоит он ровно столько, сколько стоит его слово. На титульном листе автограф Валерия Пасата, бывшего политзаключенного и бывшего министра в правительстве Молдавии, а ныне советника Анатолия Чубайса. Книга, изданная на спонсорские деньги РАО «ЕС России» к 100-летию Евфросинии Керсновской (день рождения у нее 24 декабря), уникальна. Как уникален и ее автор. Этот бесценный фолиант руководитель Томского музея истории политических репрессий Василий Ханевич получил в подарок музею в Санкт-Петербурге, где в Европейском университете прошла презентация издания. Ни в одной библиотеке Томска такой книги нет. И не будет: тираж очень маленький.
Справка «ТВ»
Евфросиния Керсновская родилась в 1907 году в Одессе в семье известного адвоката Антона Керсновского. Ее детство прошло в Бессарабии, куда семья тайно эмигрировала в 1919 году после ареста отца, которому чудом удалось избежать расстрела. После окончания гимназии родители предложили дочери продолжить образование в Париже, где уже учился ее старший брат. Однако юная выпускница гимназии решила стать фермером и, несмотря на знание девяти языков и широкую эрудицию, занялась фермерским хозяйством.
В 1940 году, во время так называемого «добровольного присоединения» Бессарабии к СССР, хозяйство Керсновской было национализировано, а сама она в телячьем вагоне отправилась в Сибирь. В 1942 году Евфросиния решилась на побег из мест ссылки и прошла тайгой по бездорожью за зиму, весну и лето около полутора тысяч километров. Задержали ее под Рубцовском и решением «тройки» приговорили к расстрелу. На предложение подать прошение о помиловании она написала: «Требовать справедливости – не могу; просить милости – не хочу». Поразительно, но казнь ей заменили десятью годами лагерей и пятью годами ссылки. В лагерях ГУЛАГа Евфросиния Керсновская работала на лесоповале, в шахтах Норильска (восемь лет провела в подземелье!), в морге, копала могилы, долбила лед на железнодорожных путях. Она не сломалась, выжила и осталась человеком.
После освобождения, живя в Крыму, Керсновская в 1963 году начала писать воспоминания. Первоначальная рукопись была готова через год. А потом она стала иллюстрировать текст, создав настоящую энциклопедию лагерного быта. Во втором варианте рукописи текст уже был дополнен более чем 700 выполненными карандашом рисунками. Стиль автора, неподражаемое художественное мастерство и пронзительная правда сделали «Воспоминания» Керсновской ярким явлением в российской литературе.
Почему она «наша»?
Судьба Евфросинии Керсновской уникальна. И одновременно похожа на судьбы миллионов людей, по которым безжалостно прокатилось колесо сталинских репрессий. Но для томичей жизнь этой женщины представляет особый интерес, поскольку местом ее ссылки оказался поселок Суйга на севере области. О том, что именно наша земля стала первым местом жизненных испытаний Евфросинии, томские правозащитники узнали случайно.
В 1990 году в двух номерах журнала «Огонек» вышла статья о жизни Керсновской, иллюстрированная ее рисунками. «В той памятной статье, - рассказывает Василий Ханевич, - ничего не говорилось о месте ее сибирской ссылки. Только были помещены несколько потрясающих по выразительности рисунков и подписи к ним. В одной из подписей Евфросиния писала о некоем начальнике по имени Хохрин, что командовал ссыльными на лесосеке. Именно его наша героиня намеревалась зарубить топором за бесчеловечное отношение к людям. Фамилия этого человека была мне знакома. Уж очень напоминал своим поведением керсновский Хохрин другого Хохрина, о котором писала в одном из писем в адрес томского «Мемориала» Софья Левко, жительница поселка Суйга. Повествуя о зверствах этого человека, она даже прислала текст частушки, что сочиняли и пели в те годы невольные лесорубы:
Соколов лежит в гробу,
Хохрин тянет за ногу:
А ну вставай, ядрена мать,
Надо норму выполнять.
Как впоследствии оказалось, и Евфросиния Керсновская, и София Левко писали об одном и том же человеке».
Одним словом, судьба распорядилась таким образом, что местом ссылки легендарной женщины стала многострадальная Томская земля.
Хождение по мукам
(из воспоминаний
Евфросинии Керсновской)
«… Удивило меня и то, что барак, только что приплавленный в разобранном виде, оказался полным клопов. Удивляло и полное отсутствие – нет, не комфорта, а элементарной заботы о рабочем скоте, которым в данном случае являлись мы. Не было нужника. На нарах все спали вповалку, и места не хватало. Не было посуды. Баланду нам варили, но во что было ее получать? Самый счастливый был Зейлик – обладатель ночного горшка. У Лотаря была консервная жестянка, у меня – кофейничек. Остальные пользовались посудой из березовой коры. Но самое удручающее – это комары. Ни днем, ни ночью не было от них покоя!.. Пока что это хуже голода… Хуже всех переносил укусы Дрейман. У него температура поднялась до сорока, он распух, кровоточил… На втором месте была я: лицо распухло, веки закрывали глаза. Чтобы увидеть свои ноги, надо было пальцами приподнять веки. Все тело зудело, горело и ныло, язык пересох – результат интоксикации…».
«… Вот сцена, которую я наблюдала, притом неоднократно. Садится колхозник верхом на скамейку и начинает жадно чавкать. Как ни урезает себя во всем мать, а Потапка (двухлетний ребенок женщины, отбывающей трудгужповинность – Т. В.) голоден. Казалось бы, вполне естественно для голодного ребенка подойти к тому, кто ест, чтобы тоже поесть. Но он знает: никто ничего ему не даст. Он не может еще сформулировать фразу «человек человеку – волк», но уже чувствует эту горькую истину. С тоской глядит он на чавкающего дядю. Даже не подходит, а напротив, отворачивается и сперва идет, а затем бежит к матери и, лишь зарывшись лицом в ее юбку, судорожно и неутешно плачет…».
«Ну – вот и я! – Услышала я голос следователя. – Пошли!». Совершенно машинально я встала и пошла к двери. Я шла, шатаясь, как пьяная; в голове была какая-то неразбериха, и понимала я лишь одно: так больше нельзя! Я не хочу этого видеть! Довольно! Хватит с меня этого отвращения! Люди, миллионы людей лишены всего. Их не рвут раскаленными клещами кровожадные палачи. Их медленно душат бесцветные, равнодушные, глухие ко всему призраки. Не могу я больше! Довольно! Умереть!!! … Все, что произошло потом, так и осталось для меня неясным… Я не карманник! Я никак не могу себя представить в роли карманного вора… Хорошо помню, как следователь подался вперед и, протянув руку через мою голову, открыл дверь. В это мгновение пола кителя поднялась, и я увидела в кобуре на поясе маленький пистолет… Как это получилось, что я двумя пальцами, как пинцетом, неслышно выхватила его и переложила в карман, - это и по сегодняшний день для меня загадка… Что заставило меня глянуть в окно? Не знаю… Просто, как-то механически, уже подымая руку с пистолетом, держа палец на гашетке, я скользнула взглядом и… Небо голубое, каким оно бывает в начале лета, и по небу плывут белые облака, как паруса, надутые ветром… Это и было чудо: красота, настоящая, вечная! И все это – будет… А меня?... не будет?! Нет. Нет. Еще буду!!!».
Чтобы помнили
В воспоминаниях и рисунках Евфросинии Керсновской – все многообразие лагерного быта и лагерного существования. С детализацией и подробностями: одежа, параша, баланда, оправка, захоронение «жмуриков», допросы, драки, лагерная любовь, мытье в бане… Масса типажей: вертухаи, урки, наседки, малолетки, доходяги, мамки, коммунисты… Скотские условия, в которых для того, чтобы не оскотиниться и остаться человеком, нужно обладать невероятной силой духа и безграничной степенью внутренней свободы. То есть быть такой, как Евфросиния Керсновская.
P.S. Вчера Евфросинию Керсновскую вспоминали в томском музее истории политических репрессий. В этот день ей исполнилось бы ровно сто лет.